Николай Караев. Союз красных свиней

[kymagoro]

Николай Караев. Союз красных свиней.

легенда о Миядзаки поражает своей бесхитростностью. Мэтр обманчиво прост, он словно бы весь на виду и на вопросы про «секрет вашего творчества» отвечает, что никакого секрета здесь нет: рисую, придумываю что-то, планирую в очередной раз уйти на покой... Тем оглушительнее всякий его фильм: как, скажите на милость, удается воплотить все это на экране? И скромный бородатый японец, которого вы запросто можете встретить на улице (вчера в Эстонии, завтра в Италии — без охраны, без машины, вообще без понтов), моментально превращается в небожителя. Сергей Лукьяненко как-то сказал, что с работ Миядзаки «стоит начинать знакомство с японской анимацией... и, возможно, ими же стоит его закончить». Этот подход мы, разумеется, с негодованием отметем, однако зерно истины в словах писателя есть: если кто и обитает на седьмом небе анимешного рая, это Хаяо Миядзаки, недосягаемый и непобедимый.
Его профсоюзная молодость
При том, что, во-первых, ничто не предвещало, а во-вторых, Хаяо Миядзаки должен быть совсем, совсем другим.
Не каждый японец может поступить в Гакусюин, элитарнейший японский университет, где по традиции учатся все члены императорской семьи, и получить там степень по, извините, политологии и экономике, после чего отправиться работать рядовым рисовальщиком (!) в Тоеi Animation, чтобы в 22 года ввязаться в спор работников с начальством и вскоре сделаться не кем-нибудь, а лидером профсоюза. Миядзаки — смог. Кому хватило бы воображения предположить, что этот молодой актвист станет рассказывать сказки для детей младшего и среднего возраста?
Как ему удалось стать в Гакусюине марксистом, сказать сложно, но еще сложнее понять, как Миядзаки смог остаться «красным», заработав много денег. Правда, классический марксизм он превзошел, когда рисовал мангу про Навсикаю — в том смысле, что перестал идеализировать рабочий класс. Но не более того.
Правда, Миядзаки никогда не рвался на баррикады и с детства хотел рисовать мультики (а укрепился он в своем решении, как известно, когда увидел советскую «Снежную королеву» Льва Атаманова). Но и аниматором будущий мэтр был до поры... Нет, правда: раскачиваться два десятка лет, чтобы выдать первый
«свой» фильм — это не блестящий старт, это, скорее, полный финиш. До «Навсикаи из Долины Ветров» Миядзаки как бы развивал кипучую деятельность, но всё равно оставался более чем рядовым участником все-японского анимационного процесса. «Корабль-призрак», «Принц Сене-ра»(который в оригинале «Принц Солнца»), «Кот в сапогах», Раndа! Gо, Раndа !, приключения Люпена III — это и есть пресловутые «этапы большого пути»? Ох.
Может быть, Миядзаки просто не знал, что ему делать. Или был слишком молод: в 35 лет придумать «Тоторо» или «Хаула» сложно, не говоря о «Порко Россо». Или он ждал момента, когда будет всё решать и делать сам; например — самолично просматривать кадр за кадром и потом сообщать молодым дарованиям все, что он думает про «таланты». Или даже не ждал:
первой великой работой Миядзаки могло стать аниме «Пеппи Длинный-чулок», да только (и это удивительно!) добрейшая Астрид Лингдгрен дала ему с Исао Такахатой от ворот поворот. Что ей не понравилось, наброски японцев или сами японцы, мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Шок оказался . настолько сильным, что героини, очень похожие на Пеппи, стали вылетать из-под кисти Миядзаки регулярно — Навсикая, пиратесса Дора из «Лапуты», Фио из «Порко Россо», далее везде. (Ремарка в сторону: интересно, если бы Урсула Л е Гуин сказала СЫЬК решительное «нет», иной была бы судьба 1оро Миядзаки, рвавшегося буквально поперек батьки в пекло?..)
Превращение профсоюзного деятеля и скромного аниматора в мэтра аниме свершилось внезапно и внепланово. В этом превращении не было никакой логики, только чувства, причем не из лучших: «Работая над „Навсикаей", я был раздражен проблемами окружающей среды и вообще тем, что творили люди. А особенно тем, как жила тогда Япония. И мне был отвратителен Хаяо Миядзаки, каким он был в то время...»
Так (скажем мы, забегая вперед) Миядзаки стал Порко Россо, Красной Свиньей.
Его необычный путь
Дао совершенномудрого — это деяние без борьбы. Дао Миядзаки.- это фильмы без логики и сценария. Точнее, фильмы, которые обретают то и другое постфактум: «Я придумываю что-то потому, что близится дедлайн, и только потом осознаю, что именно придумал». Чем не «Дао Дэ Цзин»? Тотальное недеяние, причем сознательное: «Опасный путь, но, к сожалению, я не умею работать иначе — и все остальные должны с этим смириться... Не я создаю фильм. Фильм создает себя сам, мне остается лишь следовать за ним».
Это не просто красивые слова, это ключ к жизни Хаяо Миядзаки, потому что живет он ровно так, как творит. Как подоспел кармический дедлайн, так взял и сотворил «Навсикаю» из того, что было, не осознав по ходу, что породил ко всему прочему мощное движение в защиту окружающей среды. Опасный путь? О да; а еще — зверски эффективный. Вы много знаете режиссеров, которые снимают сильнодействующие фильмы, руководствуясь интуицией и дорабатывая сценарий по ходу съемок?
Миядзаки рассказывал, как сначала придумал для «Унесенных призраками» поезда, бегущие по океанской глади, а потом добрался до эпизода, в котором Тихиро впервые в жизни сама садится в поезд. Рассуждал он так: Тихиро должна быть поглощена первой самостоятельной поездкой; значит, заоконные пейзажи будут ей безразличны; чтобы передать это чувство, никаких пейзажей в кадре быть не должно... «Как удачно я придумал про поезда в океане!» Вот он, творческий метод, который невозможно сымитировать: никакой логики, только вера в то, что если ты делаешь нечто правильно, всё у тебя получится. («Марксистско-ленинское учение истинно, потому что оно верно». Извините.)
И ведь получается. Главное — действовать спонтанно и придумывать на ходу. Может быть, поэтому в фильмах Миядзаки так много неожиданного сюрреализма, от прокаженных оружейников в «Принцессе Мононоке» и резиновых гадов в канотье в «Ходячем замке» до лесного духа Тоторо, замершего на автобусной остановке в ожидании, стало быть, какого-то своего автобуса, и процессии по- гибших пилотов в «Порко Россо». Последний образ Миядзаки ничтоже сумняшеся позаимствовал из рассказа Роальда Даля «Они никогда не станут взрослыми». Даль, надо думать, не обиделся бы: бодхисаттва берет свое там, где видит свое.
В его фильмах то и дело появляется мотив «третьего пути». Как правило, это путь пацифиста: Навсикая пытается помирить людей и гусениц-ому, Аситака из «Принцессы Моно-ноке» тщетно ищет способ остановить госпожу Эбоси и зверей из Леса, герой «Порко Россо» решает не идти ни в пираты, ни в армию — «оба хуже». В «Ходячем замке» воюющие стороны даже не уточняются: «Военные корабли... наши или не наши?» — «Все они одинаковы!» Так повел себя и Миядзаки, только на другом поле боя: презрев равно и коммерческую, и эстетскую анимацию, он пошел своим путем.
Закавыка в том, что «третий путь» — это, по-хорошему, путь богов. Люди, даже лучшие из них, движимы страстями и слабы, потому восстановление гармонии им не дается. Иное дело — бог Леса и Тоторо, существа бессмертные, всемогущие, добрые. И молчаливые, потому что говорить им особо незачем. Они — боги, грусть-печаль-тоска им неведомы.
В отличие от бодхисаттвы Хаяо Миядзаки и нас, простых смертных.
Его светлая ностальгия
Непонятно, есть ли на нашем свете «люди будущего», но доподлинно известно, что Миядзаки — человек прошлого. Рисует он по старинке, карандашами и красками, стараясь задействовать компьютерную графику только в самых крайних случаях. Для неприятно колышащихся червей, стадами выползающих из тела невинно убиенного кабана-оборотня, компьютерная графика сгодилась — инфернальное тянется к инфернальному. А заглавные персонажи требуют совсем другого отношения: Миядзаки постоянно о них думает, вживается в образ, перерисовывает снова и снова. Такой вот «баланс между рукой и компьютером»: компьютер знает свое место и не выпендривается.
Угадайте, что происходит, когда человек прошлого оказывается замкнут в вечно меняющемся настоящем? Правильно: он начинает грустить. Настоящее по Миядзаки — бобдилановская песня Тhе Тimes Тhеу Аrе А-Сhanging наоборот, в траурном миноре, потому что времена меняются к худшему, старые добрые — уходят, а приходят новые и злые, стервозные, кошмарные, пропитанные гарью битв и воем бомбардировщиков. Всегда.
В «Принцессе Мононоке» Миядзаки сделал главным героем мальчика из народа эмиси, они же айны, коренные обитатели Японских островов. Чем бы ни закончился фильм, японский зритель со школы знает, что в ходе кровопролитных войн «самураи» уничтожили практически всех эмиси, а значит, эпоха Аситаки канет в Лету на веки вечные. Эрозия истории неистребима, хоть и проявляется порой в незначительных (на первый взгляд) ситуациях. Девочка Тихиро откликается, лишь когда родители зовут ее по имени второй раз. Коллеги режиссера говорили, что их чада отзываются хорошо если на третий, и для Японии это. серьезная проблема: подростки перестают прислушиваться к старшим, плотина конфуцианской этики дает .трещину, река перемен вот-вот захлестнет японского дракона с головой., Дракон, конечно, выживет, но мир станет совсем, совсем другим.
Для Миядзаки «прежние времена» — это не просто идея, это единственно возможная достоверная версия реальности. Вот чуть потускневшая фотография, на которой запечатлены герои, какими они были когда-то, то есть — герои как они есть. Это потом они умерли, состарились, превратились в свиней или того хуже. Иначе и быть не могло: рай здесь и сейчас — невозможен, возможно лишь воспоминание о рае. Или мечта о нем.
Неудивительно, что действие доброй половины фильмов бодхисаттвы происходит в маленьких городках воображаемой довоенной Европы (даже деревенский домик в насквозь японских «Унесенных призраками» срисован с эстонского хутора, символизирующего Золотой Век не хуже готических церквей). Отсюда — почти бессознательный стимпанк: воспетые Киплингом белые с золотом океанские лайнеры, благородные самолеты 1920-х, небесные тихоходы-дирижабли. И ни единого кадра с мобильным телефоном. Не любит Миядзаки ни девайсы, ни гаджеты.
Зато очень любит старую военную технику. Видимо, потому, что врага надо знать в лицо, а война — тотальный враг, атакующий миры спокойствия по всем фронтам, разрушающий их во имя невесть чего. У генерала из «Лапуты» и щеголяющей в милитаристской шляпке с пушками хозяйки шляпного магазина из «Ходячего замка» есть общая черта: они любят войну, так сказать, с эстетических позиций, что само по себе — признак полного неадеквата. Как можно вообще любить то, что уничтожает чудесное, полное света и тепла прошлое?
Но даже если никакой войны нет, как в «Тоторо» или «Кики», угрозой раю становится само время. Взросление, как и смерть, неизбежно, а бороться со временем — бессмысленно Уходят люди, знающие, каким должен быть мир: пилоты Первой мировой, борцы за права рабочих времен Великой депрессии, аниматоры, рисующие от руки. «Порко Россо» в этом смысле ничуть не веселее фильмов Тарковского. Как признавался сам Миядзаки, он понял, что ностальгия — универсальное чувство, когда смотрел «Ностальгию».
Но бодхисаттва не был бы бодхисаттвой, если бы печаль его не была светла. И Миядзаки, конечно, расскажет тем, кто хочет всё знать, историю светлых времен, но только на устах она будет сладка как мед, а во чреве — горька, как Звезда Полынь. Впрочем, «если мы, художники, вселим в душу уверенность, что мир стоит того, чтобы жить, может, что-то хорошее из этого и выйдет». The bleeding hearts and artists спешат на помощь.
Его непростительная диктатура
Как учит нас Хаяо Миядзаки, в таких условиях, чтобы «вышло что-то хорошее», бороться нужно не «против» (конкретного врага), а «за» — справедливость, мир, закон, в конечном счете — за всех-всех-всех. В одной лодке плывем, спасаясь от наступающего безумия. И если кто-то не понимает, что его надо спасать, или не хочет спасаться, это никоим образом не освобождает заблужденца от обязанности быть спасенным.
Тут полезно вспомнить легенду о Миядзаки и самурайском мече, который он якобы послал сопредседателю студии Мирамакс Харви Вайнштейну, когда тот захотел перемонтировать «Мононоке» для американского рынка. К мечу прилагалась записка: «No cuts», никаких сокращений. На деле меч Вайнштейну послал один из продюсеров Гибли, а Миядзаки встречался с американцем лично. Голливудский магнат приводил всяческие аргументы, Но Хаяо Миядзаки улыбнулся (разумеется, холодно) — и Вайнштейн ушел ни с чем. Как свидетельствует режиссер Мамору Осии, внешне добродушный Миядзаки, когда ему есть за что бороться, может быть весьма безжалостным и немилосердным.
Наверное, львиная доля домыслов о жестокости Миядзаки проистекает из желчного интервью, которое Осии дал как раз накануне премьеры «Мононоке». Создатель «Призрака в доспехах» описывал Миядзаки как троцкиста с сомнительным прошлым, для которого фильмы — продолжение профсоюзной борьбы. По Осии, студию Гибли можно уподобить сталинскому СССР: «Мия-сан» — кремлевский генсек, Такахата — глава компартии, а продюсер Тосио Судзуки — председатель КГБ. Их методы работы — «фашизм, которому нет прощения», во имя так называемого правого дела они могут пойти на всё, включая угрозы и шантаж, они ни капельки не моралисты. Более того, Гибли умирает как древний ящер с новым вирусом в клетках: лучший фильмом студии был Mirai Shonen Konan(!!!), с тех пор студия главным образом загнивала, пока не загнила до неприличия с «Принцессой Мононоке». Кого в наше время привлечет фильм о том, как (в изложении Осии) «злого старосту победили, и жители деревни зажили счастливо»? Ясно, что никого. «Роль Мия-сан в истории закончилась».
Забавно читать это интервью десять лет спустя, когда «Мононоке» покорила мир, а студия Гибли загнила окончательно, сняв два фильма про девочек, которые победили злых колдуний в волшебной бане и волшебном замке соответственно. Однако среди рассуждений Осии есть и очень меткие, например: «Люди определенного сорта не могут появиться в условиях рыночной экономики» — и это как раз те люди, в появлении которых кровно заинтересован Хаяо Миядзаки. Оттого Мия-сан и борется с рынком, умудряясь выпускать вполне marketable films, которые пробуждают в людях что-то святое. Ибо трудится он не ради денег, хотя деньги в жизнь Миядзаки однажды пришли — сначала «Мононоке», а затем и «Унесенные призраками» побили все рекорды японских кассовых Сборов.
Возможно, так будет с каждым, кто осмелится плюнуть на маркетинг и отправится в нелегкое путешествие по закоулкам собственного «я». «Я забираюсь в самую глубь подсознания, и в какой-то момент его крышка приоткрывается, освобождая теснящиеся идеи и образы. Другое дело, что если открыть эту крышку пошире, очень трудно станет жить в обществе или семье...»
Получается, чем больше ты герой, тем более ты одинок.
Его таинственная миссия
Но у героя всё-таки должен быть дом, место, где он может, пусть на время, обрести покой. Иногда это гигантское дерево (то самое, что удерживает летающую Лапуту, стоит в центре Леса и растет у жилища Сацуки и Мэй), иногда — островной отель «Адриано», бредущий по горам замок, волшебная баня. Эти территории заведомо нейтральны, враги здесь мирятся, а герои-одиночки встречают «своих», и те становятся их семьей.
Семейные ценности для Миядзаки — совсем не пустой звук; тем досаднее перечитывать знаменитую запись в блоге Горо, сына Хаяо, о том, что его отец, знаменитый режиссер, «как отец был полный ноль», всегда пропадал на работе, почти не разговаривал с сыновьями, никогда не помогал жене по дому... Понятно, что Миядзаки-реге и Миядзаки-fils враждуют по самым разным поводам, и конфликт их явно не замыкается на воспитании, однако — в самом деле, нет ли тут противоречия?
А ведь, действительно, в фильмах СЫЪИ часто трудятся именно женщины — что в Железном селе, что на авиазаводе Р1ссоli, что в замке Хаула. Поэтому Миядзаки принято называть «феминистом», то бишь сторонником равенства полов. Только это не совсем верно. Мужчины в мире Гибли заняты более серьезными делами. Одни (большинство) воюют, другие (одиночки) пытаются войну прекратить. Пока жена хлопочет по дому, муж, например, летает в обличье коршуна над полями сражений. Или рисует мультфильмы. То есть сражается за нее и детей, за утраченное прошлое и несбыточное будущее, спасая настоящее от самоубийства.
При таком раскладе мужчина, естественно, не может быть счастлив. Удел мужчины-героя вообще печален, потому что раздать «счастье всем даром» он не может, а закрыть глаза на горести мира — не хочет. Хороших людей всегда меньше, чем надо, глупость неискоренима, одиночество непреодолимо, отсюда — ностальгия, бессилие, скорбь. Потому мужики у Миядзаки часто проникаются отвращением к себе. Да-да, «и мне был отвратителен Хаяо Миядзаки, каким он был в то время».
Закономерно, что эти самые одиночки, если только они не боги, считают себя полными свиньями — как Марко из «Порко Россо». Ветеран Первой мировой, настоящий ас, замечательный человек, и вдруг — свинья. «Марко, когда ты стал свиньей?» — «Не знаю...» А дело в том, что во вселенной, полной страданий и утрат, честный человек не может не ощущать себя свиньей. Но только — и эти слова нужно высечь в мраморе на всех площадях Земли, - ЛУЧШЕ БЫТЬ СВИНЬЕЙ, ЧЕМ ФАШИСТОМ. Достойнее не уважать себя, но продолжать верить в честь и любовь, нежели считать, что ты вечно прав, и вечно же стрелять в тех, кого ненавидишь.
Может быть, затем и сошел в наш мир бодхисаттва, чтобы донести до людей эту непростую истину?
Парадокс заключается в том, что Хаяо Миядзаки не одинок: он входит в Союз Красных Свиней. Об этом союзе не пишут в газетах, но в том, что он существует, сомневаться не приходится. Если коротко, союз объединяет одиночек, людей доброй воли, которые не боятся увидеть мир и себя такими, какие они есть на самом деле. Осознав собственное несовершенство, Красные Свиньи превращаются в пессимистов, но, несмотря на это, находят в себе силы творить, летать, работать, противостоять тупому рынку и сволочной политике. И при этом почти не надеются что-либо изменить.
Почти. Потому что в сердцах этих людей есть другой мир — тихий и уютный, где не бывает войн и никто не убивает детей. В небесах там летают бесстрашные пилоты на красных самолетах, а но морю плавают гордые корабли с алыми парусами.
Этого мира не было и не будет.
Этот мир с нами — здесь и сейчас.
Добро пожаловать в Союз Красных Свиней. Welcome. Ирассяимасэ.